Сочинение по арифметике

Урок

На том уроке все перепуталось – математика с литературой, геометрия с русским, рисование с чем-то еще. Это “что-то еще” через какое-то время включат в школьную программу, назовут “Мир вокруг нас” и издадут учебник с разделами: Природа; Жизнь города и села; Человек, здоровье, безопасность; Общение; Путешествия. А у нас ничего этого в начальной школе не было, a вместо всего такого была строгая и серьезная Валерия Валентиновна.

В тот день по арифметике мы проходили основы геометрии, а на дом задали сочинение и рисование на тему “Треугольник в жизни”.

Молодая и красивая Валерия Валентиновна спросила, все ли понятно и есть ли вопросы. Вопросов не возникло. Она пожелала нам осмотреться вокруг и найти треугольников чем больше, тем лучше, а потом составить из них связный рассказ. Писать его, как и любое другое сочинение, следовало так, чтобы “словам было тесно, а мыслям просторно”. Ни в школе ни после ее окончания я так и не смогла успешно решить эту задачу. Иногда кажется, что вот-вот пойму, кому там должно быть тесно, а кому просторно, и тогда смогу писать по 20 страниц в день как Стивен Кинг, ну или Дарья Донцова. Но, похоже, чему-то я не доучилась в молодые годы, плохо слушала учителей.

Поиски треугольников

Делать уроки мы устроились с Маринкой у меня дома. В то время мы часто писали сочинения вместе и любили зачитывать друг другу наиболее удачные абзацы. Когда надоедало писать, принимались обсуждать самые животрепещущие темы. При этом каждая фраза в утвердительной или вопросительной форме строилась с местоимений – “а я, а ты, а он, а они…” Когда надоедало и писать и трепаться, мы начинали соревноваться – кто умеет громче орать, дольше смеяться или коснуться люстры в прыжке.

Но у подруги в тот день не было никакого интереса ни к чему. Она вяло зарисовывала объекты исследования. Я же, наоборот, азартно вспоминала: бантик, трусы, письмо с фронта, взбитая подушка, палатка, гора, юбка, абажур, лицо, елка, вырез на кофте, египетская пирамида… Размышляла, как изобразить Бермудский треугольник. А слова все прибывали.

Мысли и образы теснились и толкались в голове и рвались быть запечатленными навеки в моей тетрадке. Как же я раньше не замечала, сколько в мире треугольников. Но Маринка мой энтузиазм совсем не разделяла. В конце концов ей осточертели треугольники и она закричала что есть силы: “Дурацкое какое сочинение! Ненавижу!” И ее тетрадь и ручка полетели в дальний угол комнаты. Максимум, на что я была способна в особо сложных ситуациях, это заплакать, желательно не заметно для окружающих, изображая сильнейший насморк. Именно поэтому меня всегда так завораживала Маринкина эксцентричность, ее свобода выражения чувств, прорывавшаяся наружу даже в школе. Я застыла, ожидая, что последует дальше.

Трудный вопрос

“Ты знаешь, что такое любовь? – вдруг выдала она, как говорят, “ни к селу ни к городу”. Мой папа в подобных ситуациях произносил: “Ой, батюшки мои!” Он родился за три года до Великой Октябрьской революции, и мне не нравилось, что ему уже исполнилось 50 и он самый старый родитель в классе. Я вспомнила это папино и бабушкино старинное выражение, про себя ахнула, но невозмутимо ответила: “Конечно, знаю. Кто ж не знает!?” И радостно высказала свое видение предмета. “Да-да-да, как же! А дети тогда откуда берутся?” – ехидным голосом спросила Маринка. Какие-то соображения имелись у меня и на этот счет. “Ой, ну ты и дура! Деревня! Все знают, только ты не знаешь! А еще профессорская дочка!” – резюмировала она. В этих словах было обидно все, особенно последнее.

Наша школа на улице некоего архитектора Власова только с этого года превратилась в английскую спецшколу. Микрорайон Черемушек, где она располагалась, был обычным, застроенным пятиэтажками, и родители у всех в классе имели нормальные профессии: машинист, инженер, продавец, портниха, шофер, учительница, работник КГБ. Профессоров ни у кого не было (или, может, как в моем случае, это скрывалось?), зато было популярным выражение “профессор кислых щей”. На вопрос о том, кто твой папа, предательски дистанцируясь на всякий случай от всех ученых профессоров, я скромно отвечала, что он просто геолог, просто ходит по горам и собирает камни.

Мне захотелось поругаться с Маринкой: “Сама ты дура! И никакая я не профессорская. Просила же тебя!” Но любопытство пересилило и я остановилась: “Ладно, скажи сама тогда”. Подруга только этого и ждала. Я слушала про любовь в ее интерпретации, разинув рот. Потом на нас напал дикий смех. Придя в себя, я решила усомниться: “Ты совсем чокнулась! Никогда не поверю. Нет и нет! Откуда ты знаешь такие глупости?” “Кое-кто сказал. И в природе так, и у всех так, и даже у твоих родителей”, – ответила Маринка. “Опять ты моих родителей оскорбляешь?” – возмутилась я. “А вот возьми тогда и сама у них спроси. Об этом даже в художественной литературе написано”, – сказала Маринка.

Приобщение к классике

“Не может быть! В какой литературе? – это меня поразило, литературным источникам я доверяла всем сердцем. “Да уж не в школьной, ясное дело. Давай искать, вон сколько книг кругом. Наверняка, твои родители что-нибудь такое спрятали”. Мы с усилием, двумя тощими задами придвинули папин массивный письменный стол к книжным полкам, занимавшим всю стену от пола до потолка, и на него поставили стул. На верхней полке нашлись две перевернутые вверх тормашками подозрительные книжицы – “Декамерон” какого-то Боккаччо и “Милый друг” какого-то Мопассана. Первая мне не понравилась из-за противного мелкого шрифта и я оставила ее в покое пока, второй же заинтересовалась немедленно. А подружка нашла в пятом томе зелененького Куприна “Яму”. Искала она явно по наводке таинственного “кое-кого”. Мы уселись читать.

Про сочинение для урока арифметики мы забыли. На следующий день Валерия Валентиновна объявила на весь класс, что разочарована тем, как халтурно некоторые отнеслись к такому интереснейшему заданию на стыке разных предметов и знаний. Если бы она только могла представить себе, как продуктивно мы работали, сколько всего прочли, какая дискуссия у нас развернулась и что творилось в наших бедных головах.

После того дня мы продолжали собираться с подругой после уроков, но кое-что изменилось. Мы охладели к соревновательным глупым переменкам, кто выше, дальше, больше…, так же как и к бесполезному гулянию во дворе. Быстро сделав уроки, мы заваливались на диван с книжками и читали про любовь, страсти, коварство, интриги, искушения, дуэли, геройство, жизненные треугольники, самопожертвование и всевозможные высокие и низкие чувства взрослых.

И не было ни малейших сомнений в том, что все самое захватывающее таится исключительно на книжных полках и происходит ни где-нибудь, а в нашем третьем “А”.