Было время, когда я дважды (два созыва) была депутатом Моссовета, что подразумевало участие в сессиях, в комиссии по спорту и в совместных заседаниях с Комитетом по физкультуре и спорту Москвы, проверки состояния и сдачи спортивных сооружений, написание отчетов, наблюдение за строительством пристроек к школам, в которых не было спортзалов, выполнение наказов избирателей и разное другое.
Каждую среду с 6 до 9 вечера приходили люди за помощью по личным вопросам. Происходило это в Красном уголке жилого дома в моем округе. Относилась я к этому особенно серьезно, писала бумажки, куда-то звонила и иногда удавалось помочь, например, вне очереди поставить телефон обычному человеку без особых трудовых или общественных заслуг, но с болезнями; просить работодателя по просьбе матери принять на работу ее сына, недавно вышедшего на свободу с чистой совестью; помочь бабушке устроить в клинику дедушку и т.д.
Несколько раз даже получала в благодарность коробки шоколадных конфет, которые относила в свой Институт в сектор социальной политики, где работала и где у меня была неформальная группа поддержки друзей. В отличие от исполкомовцев депутаты работали на общественных началах, зарплату не получали и личной материальной заинтересованности не имели. Несмотря на это, среди них было немало энтузиастов, в том числе и среди руководителей, сильно занятых на своей основной работе, которые с депутатством приобретали больше влияния, связей, контактов и возможностей решения разных производственных проблем. Я была младшим научным сотрудником и единственной пользой от меня для Института было приобретение пинг-понгового стола, который удалось купить благодаря моим спортивным связям, обычным способом купить его Институту не удавалось. После работы в трех созывах депутатам полагалась прибавка к пенсии (правда, по моим наблюдениям, мало у кого было больше двух сроков). Некоторой привилегией была возможность купить что-то дефицитное в книжных и других киосках в перерывах во время сессий. Мне разрешили гибкий график в Институте, хотя он и так в Академии наук для всех был неплохим (с присутственными и библиотечными днями), и я пользовалась этим даже в андроповское время усиленного рабочего режима. Самым же главным благом было право бесплатного проезда на всех видах городского транспорта, за исключением такси.
На депутатский прием приходили те, кто сам не мог себе помочь, или уже имел отрицательный опыт и отказы из казенных учреждений, или считал, что у депутата лучше получится иметь дело с чиновниками. Однажды судьба свела с Иннокентием Михайловичем Смоктуновским. Он пожаловался, что в его квартире на Суворовском бульваре (теперь Никитский) днем и ночью шумно, окна выходят на проезжую часть, и он не может ни отдыхать, ни спать, ни учить роли. Он пригласил прийти в гости и самой в этом убедиться. Проверить, как живет всенародно любимый артист, я на всякий случай пошла с мужем Леней, он хоть и скептически относился к моему депутатству, но помогал.
Через несколько дней я была в Моссовете на Тверской, 13 и зашла к заместительнице главного начальника по жилью в Москве. Дама в кресле встретила меня приветливо и угостила чаем с печеньем. Но по ходу разговора ее отношение менялось, то ли мой вопрос показался ей мелким, то ли я была для нее слишком незначительным лицом. Разговор у нас был примерно такой:
– Вы знаете, у него, действительно, очень шумно. На окнах висят толстые одеяла…
– И что?
– Они с женой готовы жить в меньшей квартире, но с окнами во двор.
– А почему у него должны быть особые условия?
– Ну это же Смоктуновский, народный артист, народное достояние…
И тут началась лекция о том, что у нас в стране все профессии и все люди важны, и рабочий, и милиционер, и строитель… Своими словами она практически пересказала детское стихотворение Сергея Михалкова, хотя лучше бы продекламировала его наизусть: “…Кто трусы ребятам шьет? Ну конечно, не пилот… Мамы разные нужны. Мамы разные важны”.
А потом эта дама спросила:
Вы в курсе, что в Москве большая очередь на жилье? Если Смоктуновского не устраивает центр, могу предложить Бирюлево или Медведково. Пусть себе едет туда. А вы ему, вообще-то, кто?
– Никто.
– Вот это и подозрительно. Скажи честно, что у тебя с ним…
О, Боже! Я выскочила из кабинета и побежала в отдел, где депутатов консультировали по юридическим и другим вопросам и оказывали помощь в работе, чтобы пожаловаться на хамку. И там, к своему стыду, расплакалась, рассказывая, как она издевалась, получая от этого удовольствие. И меня опять поили чаем…
И.М. Смоктуновскому я сказала, что старалась, но увы, бессильна, и это про меня написал Федор Сологуб: “Сам я и беден и мал, Сам я смертельно устал, Как помогу?”
Через какое-то время он переехал в новую квартиру. Помогло руководство театра, которое возглавлял Олег Николаевич Ефремов. Но мои напрасные усилия Иннокентий Михайлович все равно оценил, и долго еще приглашал нас во МХАТ на свои спектакли. Он звонил днем в Институт, и где бы я ни была, в библиотеке или в буфете, меня находили со словами: “Беги быстрей к телефону, звонит твой народный”. После спектакля он спрашивал: “Вы заметили, что я вам делал приятное лицо?” А однажды сказал: “Вы, Таня, тонкокожая и мягкотелая”. Я сильно напряглась. Что бы это значило? Может обидеться на “мягкотелую”? Но он добавил: “Ну прямо как моя Саломея… Что вы делаете в этом Моссовете?” Нет, это был такой комплимент. Мы видели, как трогательно он относился к своей жене Суламифь Михайловне. А вопрос был риторическим и не требовал ответа.
