В июне мне исполнилось 16 лет. Погода была замечательная, а лето и настроение были так себе, я находилась ожидании и смятении.
В Кабульском политехническом институте (теперь он называется университет), где работали родители, бастовали студенты, и учебный год там никак не кончался. Поняв, что это может затянуться, преподаватели вызвали своих детей на летние каникулы. Я сделала прививку от холеры и стала собираться в Кабул. Но позвонил Кипяток, куратор по Афганистану Кипятков из Министерства высшего образования, и объявил, что правительство решило считать мою поездку нецелесообразной. Он и в первый раз так говорил и во второй, но все-таки мне разрешили закончить там начальную школу, а потом приезжать на каникулы к родителям. Но в этот раз папы в Москве не было, и Кипяток был тверд как никогда. Он сказал, что советские специалисты “живут на переднем крае”, и дети им там ни к чему. Это было странно, папа писал, что Мухаммед Захир-шах – мудрый король, и внутренняя и внешняя обстановка в стране очень даже мирная. А студенты в Кабуле хоть и бастуют, требуя то повышения стипендии, то бесплатных ручек и тетрадей, но делают это культурно и никто им не мешает бастовать. Профессора во время забастовок энергично пишут статьи и учебные пососбия, а папа совершает дальние маршруты в горы Гиндукуша. Для этого у него есть уникальный документ, выданный министром геологии по просьбе самого короля, которого он консультировал по запасам полезных ископаемых в стране, “…пропускать везде и не препятствовать геологическим исследованиям ученого из МГУ…“.
Помимо расстройства из-за несостоявшейся поездки, напрасно сделанной прививки от холеры и затянувшегося одиночества, мучилась я этим летом также от утомительных размышлений, понятия не имея, что делать после школы, куда поступать.
Кухонный педсовет
В конце концов будущие афганские геологи все-таки вернулись на занятия, сдали экзамены, и родители прилетели в отпуск. Мама нашла меня одичавшей и грозила папе, что “больше она в Кабул ни ногой и не уговаривай, упустили девчонку“. Папа убеждал ее не паниковать, а побеседовать по душам и помочь мне опредилиться в жизни. Для такого разговора даже призвали из Ленинграда бабушку, известного педагога в узком семейном кругу.
Собрались на кухне. Приняв валерьянки, чтобы не поднялось давление, бабушка открыла заседание:
– Ирочка говорит, что тебя, Татишка, интересует только твоя театральная студия. Тебе задурил голову ваш руководитель, и ты не занимаешься дополнительно профильными предметами для ВУЗа (для убедительности бабушка вставляла такого рода выражения). Театр – это не серьезно, ты заканчиваешь школу через год и надо думать о профессии. У тебя есть какие-нибудь толковые мысли на этот счет?
Я призналась, что ни толковых, ни других мыслей у меня нет, и никто мне голову не дурил. А в следующем году, к сожалению, театра у нас не будет. Нашего руководителя после института забирают в армию на целый год. А занятия у нас очень серьезные, и это единственное, что меня радовало в этом году. (Кстати сказать, я тогда и представить не могла, что наша школьная студия будет первой студией Александра Каневского, который будет руководить мастерской музыкального театра ГИТИСа, Российского института театрального искусства).
Тут слово взяла мама:
– Ну и прекрасно! Ну и слава Богу! А, может быть, тебе пойти в медицину? Из тебя мог бы получиться неплохой врач. И совсем не обязательно быть терапевтом как я или твой дед, или хирургом как Агаси (мамин экс муж). Можно же быть узким специалистом, дерматологом или офтальмологом. В медицине столько интересных направлений.
– Вот именно, а также можно стать урологом или проктологом. Очень нужные специальности, – вставил слово ироничный папа.
– Фу, – воскликнули одновременно мама и бабушка.
– А почему бы, Татуля, тебе не пойти к нам на геологический в МГУ? Опыт у тебя есть, все-таки, с детства со мной ездила и на Крымскую практику со студентами и в экспедиции.
– Что вы такое говорите, Владимир Ильич? И будет она у вас всю жизнь по экспедициям мотаться? И с мужиками? И в палатках спать? И в штанах? Что вы все смеетесь? Ничего смешного не вижу. Я имею в виду, что женщина в брюках, а еще и с сигаретой и выпивающая у костра – это кошмар и ужас!
Бабушка была из бывших, получила воспитание еще до большевистской революции 1917 года, и у нее были свои представления о мужских и женских профессиях.
– И дети, и муж, и дом у нее будут заброшены. Вы этого для нее этого хотите?
– Нет, Ольга Александровна, я такого не хочу. На геофаке есть разные кафедры. Она может стать палеонтологом или кристаллографом и будет работать в лаборатории с микроскопом, а не заниматься тем, о чем вы говорите. Хотя что плохого отдохнуть вечером после маршрута у костра?
– Ну эти подробности вашей полевой жизни я не хочу обсуждать. А то у меня совсем испортится настроение, – подала голос мама.
Бабушка предложила мне пойти по ее стопам, подналечь на иностранные языки, поступить в ИнЯз имени Мориса Тореза и стать преподавателем в ВУЗе, а если будут трудные времена, то можно и репетитором быть. Но эту идею я сходу отвергла: “Это так скучно! Какие ВУЗы? Какие трудные времена?”
Так тогда ни к чему не пришли на семейном совете. Я сказала, что все их предложения мне не подходят. Бабушка назвала меня “еnfant terrible”. Папа со смехом процитировал Грибоедова “Горе от ума”: “Что за комиссия создатель, быть взрослой дочери отцом”. Мама тяжело вздохнула.
А у меня на память о том лете остались такие строчки:
Завтра утром я проснусь – мне шестнадцать лет.
Мимо зеркала пройдусь, прошепчу: “Привет!”
А оно лишь удивится и, качая головой,
Грустно спросит: “Ну, девица, что же делать нам с тобой?”