Сегодня я первая захватила большой компьютер, у нас есть еще и планшетный и ноутбук, но Санёк, четырнадцатилетний любитель компьютерных игр, предпочитает большой. Он опоздал, ворчит и задает риторические вопросы: “Как же вы раньше-то жили без компьютера и фейсбука? Как новости свои узнавали? Из радио, из телевизора?” Ответы ему не требуются, но в педагогических целях я не могу упустить такую возможность. Хотела было опять затянуть популярную, с глубоким чувством исполняемую песню из моего репертуара о пользе чтения, о том, как много мы раньше читали, но передумала: “Как узнавали? Да, из чайника, похоже”. “Sо? – сказал Алекс и его брови поползли вверх, но тут же опустились на место. “Whatever… Не смешно”, – добавил вдогонку и ретировался в свою комнату.
А ведь истинная правда. Первый, кто приходил на работу, включал чайник, заваривал чай, просматривал почту и ждал остальных. Это был хороший чай, привезенный из какой-нибудь соцстраны. Мы работали в Институте экономики мировой социалистической системы (ИЭМСС), в секторе социальной политики и толк в чае понимали. Собравшись всем коллективом в маленькой комнате, пили чай и обменивались новостями. Мы были хорошо воспитаны и время от времени приглашали на чай и начальника отдела строгого Константина Ивановича, хотя ответ его знали заранее: “Я свой чай сегодня еще не заработал”. Мы сочувствовали ему. Сами-то мы, разумеется, уже заслужили-заработали и чай, и сушки, и бутерброды. Позади было долгое-долгое утро с накрашиванием ресниц, приготовлением завтрака мужьям, напяливанием одежек на заспанных детей, пробежка до детского сада, вскакивание в уходящий автобус, ныряние в метро, погоня за другим автобусом, бег трусцой с ускорением от остановки до института и молниеносный взлет на свой этаж. Впопыхав вбежав наконец в сектор, со вздохом облегчения плюхались за письменные столы, заваленные книгами и бумагами, обували туфли на высоких каблуках, слегка освежали макияж, потрепанный в дороге, и, отбросив подальше утреннюю суету и не всегда приятные разговоры с воспитательницей детсада и автобусными попутчиками, приступали к чаю.
Самой старшей из нас была Раиса, переводчица с венгерского. Она дольше всех работала в институте, откуда-то уже с утра была в курсе всех внутренних и внешних событий и немедленно и остроумно их излагала жаждущей публике. Громко шуршал польскими газетами Саша, одним ухом прислушиваясь к нашему трепу и подавая скептические реплики. Сбоку от него был стол Вити, который занимался социальной инфраструктурой, он вдохновенно изучал советскую прессу и устраивал для нас утреннюю политинформацию. Мы с подругой Наташей, она занималась Югославией, я – Румынией, и работали над диссертациями, она – по трудовым ресурсам, я – по материальному стимулированию в странах Восточной Европы, обсуждали мое странное, свалившееся как снег на голову депутатство и дела Моссовета. Выдвинутая институтом как представитель беспартийной молодой интеллигенции и избранная жителями Черемушкинского района, я мало понимала, где оказалась и что делать, и нуждалась в советах коллег. Мы с Наташей и в школе, и на первых курсах МГУ занимались в театре, и поэтому обожали закатывать и пучить глаза, заламывать руки, модулировать голосом, изображая тех или иных персонажей.
Из соседних комнат приходили: Людмила Серафимовна, начальник сектора, которая ненавязчиво интересовалась нашими вчерашними работами и ставила задачи на новый день; Галина Анатольевна, ее муж был зам. директора соседнего института, и она рассказывала, как они там поживают и что происходит в Академии наук; элегантная Тамара, она угощала всех домашним вареньем и оповещала о жизни пенсионеров братских стран, это была ее научная тема. Заглядывал также саркастичный Володя, чаю предпочитающий кофе, чтобы побыстрее взбодриться. Разведясь недавно с женой и наслаждаясь свободой, он всю ночь шлялся по модным тусовкам, смотрел параллельное кино и слушал альтернативную музыку, а на следующий день занимался нашим культурным воспитанием. Иногда из сельского хозяйства со второго этажа поднимался к нам Борис. Мы его, правда, не жаловали и называли “пришел-Борис-жди-беды”, но чашку чая предлагали. У него в руках часто были списки, и он нас или агитировал участвовать в общественных работах, или собирал деньги на что-то важное.
После чая наступало затишье. Все углублялись в работу – писали, читали, переводили, выписывали, обобщали, освещали, анализировали, шевелили мозгами. Во второй половине дня отправлялись в библиотеку или на семинар, лекцию, дискуссию, заседание, защиту. Раиса не приветствовала наши комсомольские и другие сборища молодых ученых. “О, Господи, опять куда-то помчались эти комсомольцы – в-поле-ветер-в-жопе-дым”, – неслось нам вслед. Так она нас ласково называла. По дороге на собрание или в спецхран к Любочке забегали в институтскую столовую. Новый зам. директора по хозяйству откуда-то притащил модную турецкую кофеварку. Каждый сам себе варил кофе в турке-джезве, закапывая ее поглубже в горячий песок до появления пенки, и общаясь при этом с кем-нибудь из другого отдела. Аромат кофе распространялся по всему институту. Собрания мы любили. Постоянно кто-то приезжал из зарубежной долгосрочной или краткосрочной командировки и увлекательно рассказывал, что там и как. В институте работали крупные ученые – экономисты, политологи, философы, были среди них и опальные, не пришедшиеся ко двору в других институтах, и принятые на работу нашим директором Олегом Тимофеевичем Богомоловым. Они высказывали смелые и прогрессивные идеи. Когда после окончания университета мы пришли в институт и в первый раз услышали такие речи, то обалдели и пришли к выводу, что тут сплошные диссиденты. Больше всего возмущались тем, что на нашей кафедре в МГУ, которую возглавлял Богомолов, ничего подобного и близко не было. Мы изучали географию мирового хозяйства, экономику международного туризма, учили названия всех китайских провинций наизусть. Все тихо-спокойно и тут на тебе, пожалуйста, сколько кругом проблем и вопросов!
Вернувшись в сектор c заседания-собрания, и успешно по пути стрельнув деньги друг у друга или в кассе взаимопомощи, перед уходом домой кто-нибудь опять предлагал попить чайку. За чаем обсуждали услышанное, прочитанное, переведенное. В конце длинного дня, работа начиналась у нас в 10 утра, а заканчивалась в 7 вечера, когда уже становилось темно, иногда заглядывал и подобревший начальник Константин Иванович. Он много дел переделал: поговорил по телефону с ЦК или Совмином, отредактировал текст, написал статью, завизировал записки туда…, на самый верх, спланировал международную монографию, порекомендовал старых, раскритиковал молодых, поддержал, не одобрил, поощрил, наставил на путь, подытожил, убедил… и заслужил свою чашку чая. Мы его слушали, а сами быстренько раскладывали бумажки по разным папкам, завязывали на них тесемки, торопливо прощались и бегом домой: автобус – метро – автобус – магазин – кухня – сказка ребенку на ночь. И с трудом могли дождаться следующего дня, чтобы все снова повторилось.
Иногда меня кто-нибудь, примерно также как и сегодня мой сын, нет-нет, да и спросит: “Как же вы там жили-то при социализме?” Как сказать одним словом? Что это было? Развитой социализм, развивающийся или доживающий свои последние годы? Даже крупный специалист по данному вопросу Константин Иванович запутывался в определениях и нас запутывал. Но дело не в этом. Разве можно сравнить тот наш институтский чай с дообеденным и послеобеденным кофе в американских университетах? Более двадцати лет я пью этот кофе или капучино, добавляя туда для вкуса ореховый сироп, и могу сказать, что тот наш чай был гораздо вкуснее, а интереснейшие разговоры за чаем, которые мы когда-то вели, здесь никому и не снились.
Где вы, милые, умные, ироничные друзья-коллеги ИЭМСС, сохранившегося только в нашей памяти, с которыми когда-то было выпито столько чая? Тоже, скорее всего, сидите сейчас где-то, уставившись в свои мониторы в поиске свежих новостей. Привет вам!
– Санёк, ты где? Может, давай чайку попьем!
– Не-а. Зачем?