После отбоя дежурные преподаватели, вооружившись фонарями, отправлялись ловить нарушителей режима. На «тропе войны» они охотились за одинокими мечтателями и влюбленными, решившими встретить рассвет за пределами своих унылых палаток.
Недисциплинированных ждало наказание: лишение выходного дня в виде наряда на кухню или на какие-то другие хозяйственные работы. Преподаватели, конечно, беспокоились о морально-нравственном ночном климате, но, главным образом, их волновали вопросы техники безопасности (кромешная тьма, обрыв, море) и физическая форма невыспавшихся студентов в тяжелом маршруте на следующий день.
Большой поклонник Крыма, В.И. Славин часто подчеркивал особую уникальность геологии его юго-западной части: «Кажется, будто каждый объект в районе практики кричит студентам: «Изучайте и постигайте, как мы создались!! Какие геологические силы нас породили» (1976). Он расстраивался, если не всегда встречал ответный энтузиазм и интерес к чудесным геологическим объектам, а видел у студентов чересчур сильное стремление к радостям южно-курортной жизни.
Интересно, что к концу практики наказания ужесточались, а количество нарушителей росло. Трудно было не нарушать режим в романтической обстановке в лагере на берегу моря. И его нарушали почти все, не только студенты, но и преподаватели. Одним из самых недисциплинированных был завкафедрой Георгий Петрович Горшков. Он приветствовал ночные купания и подбивал некоторых преподавателей уходить подальше от лагеря и плавать при свете луны. Несколько раз по этому поводу В.И. Славину приходилось объясняться с береговой погранслужбой. Георгий Петрович извинялся, но тихо продолжал такие купания со своей компанией. Папа только руками разводил: «Куда это годится? Какой же пример…! Ну, никуда не годится!» Но ничего не мог сделать со своим начальником.
А однажды и я невольно «подлила масла в огонь». Поздно вечером озабоченный В.И. Славин одиноко ужинал. Он ездил по делам и пропустил ужин, но завхоз Галина Викторовна заботливо сохранила для него еду. Более того, она решила поднять ему настроение и аппетит и бодро-весело завела странный разговор. Я крутилась неподалеку и при упоминании своего имени замерла на месте:
– А вы знаете, Владимир Ильич, ваша Танечка нравится Олежке.
Олег Павлович, симпатичный молодой человек, уже кандидат биологических наук, был сыном Галины Викторовны и заведовал транспортом в лагере. В.И. Славин вяло отреагировал на это сообщение, продолжая тихо и сосредоточенно есть.
– Он ей даже стихи написал, – не отступала от своей линии Галина Викторовна.
В.И. Славин, имеющий трех дочерей, не удивился и этому сообщению и опять отделался каким-то маловыразительным междометием. Беседа не клеилась, но Галина Викторовна не унималась и продолжала еще более энергично:
– А что? Разница в возрасте, конечно, немалая. Но бывают же такие случаи в жизни, – она явно прикалывалась, шутила и сама смеялась.
Но В.И. Славин, любивший шутки-смех, в этот вечер то ли был слишком серьезен, то ли не в духе, то ли ему не нравились такие разговоры.
– Ой, ну что вы такое говорите, Галина Викторовна?! Ну в самом-то деле! – не выдержал он и отставил свою миску.
Это уже была «гроза». В арсенале В.И. Славина были весьма своеобразные ругательства, например: «Неприлично! Неудобно! Нехорошо! Некрасиво! Неладно!» Самым же грозным из всех было «Ну в самом-то деле!» Это звучало как его последний призыв к здравому смыслу. В ситуациях, когда он прибегал к таким «серьезным» выражениям, главным его оружием служили вовсе не слова, а характерные интонации, взгляды, опущенные веки, вздохи, жесты и паузы. Обычно на меня такие приемы действовали гораздо мощнее десятка маминых крепких слов. Она часто говорила, каким бы хорошим трагикомическим актером он мог стать, если бы не выбрал геологию.
Позднее в палатке я притворилась, что сплю. Но у папы созрел вопрос, и он решил провести воспитательную работу, не терпящую отлагательства:
– Э-эй, а чем ты вообще-то занималась весь этот месяц?
– Ну, чем-чем? Ну, помогала по хозяйству. Ну, читала. Вот Олег дал книжку. Ты знаешь такого нового писателя
Шукшина? Ну, еще купались, конечно. Играли в «дурака». Видишь, деньги на сундуке?
– Ой, ну куда же это годится? Разве девочке можно так делать? Играть! В карты! На деньги!
– А что такого? Мы просто так, для азарта, по копеечке. Ты ведь тоже играешь в преферанс.
– Причем здесь это? Это совсем другое дело. А о каком стихотворении говорила Галина Викторовна?
Я достала из-под раскладушки деревянную длинную картину – одинокий светлый аист на черном фоне стоит то ли в луже, то ли на болоте, ночь, светит луна, а на обороте красной ручкой – стихи. Папа внимательно прочел и ничего не сказал. Какие-то междометия и внимательный, уже и не сердитый и не обиженный, взгляд. Стихи он любил.
– Слушай, пап, а мы тебе такие сюрпризы готовим!
– Ой, ну вот этого, пожалуйста, не надо! Никаких сюрпризов!
– Ну ладно, так и быть, скажу. Во-первых, мы (и я тоже!) будем танцевать «Хали-гали». Знаешь, это надо танцевать, как танец маленьких лебедей из «Лебединого озера»:
Е-е-е, хали-гали,
E-е-е, самогон,
Е-е-е, сами гнали,
E-е-е, сами пьѐм.
А, во-вторых, студентки спросили, какая твоя любимая песня. Я сказала: «Как много девушек хороших, как много ласковых имен…» Правильно? Они будут ее петь на Костре.
– Батюшки мои! Нет! Неправильно! – папа уже несколько повышает голос. – Ну чем, скажи, ваши головы забиты? О чем вы себе только думаете?
– Об учебе, папа, только об учебе!
Но он уже не слышал последнюю фразу. Найдя, наконец, свой фонарик и блокнот, рванул ловить и записывать очередных нарушителей дисциплины.
А я снимаю со стены картину с аистом, оказавшуюся со мной через десятки лет за тридевять земель от тех событий. И читаю самые последние строчки:
«Искристый буйный смех за трапезой нехитрой,
Пальбу словесную и дружеский укол
Почаще в памяти своей буди ты
И вспоминай хозвзвод, полезников
И карточный «футбол».
O.П., Крым, 30 июня 1969 год
Красные чернила совсем не выцвели, такие же яркие. Эх, папа, папа, действительно, чем тогда головы были забиты! Но, как ни странно, чем дальше отодвигается то лето на практике, тем чаще я его вспоминаю.